Литература.

Наиболее правдоподобным кажется мне­ние о существовании отдельной формы и со­держания в литературе.

Действительно, очень многие полагают, что поэт имеет определенную мысль, напри­мер, мысль о Боге и налагает эту мысль сло­вом.

Эти слова могут быть красивы, тогда мы говорим, что форма произведения звуковая пли образная красива. Таково мнение боль­шинства о форме и содержании в литературе.

Но, прежде всего, нельзя утверждать, что в каждом произведении есть содержание, так как мы знаем, что на первых ступенях своего развития поэзия не имела определенного со­держания.

Например, песни индейцев в Британской Гвиане состоят из восклицания: «Хейа, хейа». Также бессмысленны песни патагонцев, папу­асов и некоторых северо-американских племен. Поэзия явилась до содержания.

Задачей певца не являлось передать сло­вами какую-либо мысль, а построить ряд зву­ков, имеющих определенное отношение друг к другу, называемое формой. Звуки эти не нужно смешивать со звуками в музыке. Эти звуки имеют не только акустическую, но и артикуляционную форму: они произносятся го­лосовыми органами певца. Быть может в первоначальной поэме мы имеем дело даже не столько с криком, как с артикуляционным жестом, с своеобразным балетом органов речи. Эта ощутимость произношения: «сладость с чи­хов на губах» может быть различной и при восприятии современного стихотворения.

Ища содержание, мы ушли далеко от изу­чения стиха. Мы рассматриваем творчество не как художественную картину, а как надпись, ребус или загадочную картинку.

Этим и объясняется то, что об артикуляци­онной стороне поэзии и о «моторных» обра­зах вообще мы почти не имеем работ кроме не научной, хотя и основанной на самонаблюде­нии художника «Глоссолалии» Андрея Бело­го и не напечатанного труда Ю. Тынянова. Песня, заключающая в себе слова, не может быть разделенной на форму и содержание.

Слова в поэзии — не способ выразить мысль, они сами себя выражают и сами своей сущностью определяют ход произведения.

«В рифме звук воспреобладает над содер­жанием» пишет А. Н. Веселовский по поводу народной песни, «он окрашивает параллель, звук вызывает отзвук, с ним настроение и сло­во, которое родит новый стих. Часто не поэт, а слово повинно в стихе». Другой исследова­тель, Рише, говорит: «Вместо того чтобы ска­зать: идея вызывает идею, я сказал бы, что слово вызывает слово. Если бы поэты были бы откровенны, они признались бы, что рифма не только не мешает их творчеству, по, на­против, — вызывала их стихотворения, явля­ясь скорей опорой, чем помехой. Если бы мне позволено было так выразиться, я сказал бы, что ум работает каламбуром, а память есть ис­кусство творить каламбуры, которые в заклю­чение и приводят к исковой идее».

Довольно часто строка стихотворения яв­ляется в уме художника в виде определенного звукового пятна, еще не высветленного в сло­ва. Слова приходят, как мотивировка звуков.

О подобном явлении на основании само­наблюдения говорил мне А. А. Блок.

Виктор Гюго говорил о том, что трудно не найти рифму, а «заполнить поэзией расстоя­ния между рифмами», т. е. связать «образ­ную» и звуковую уже данную сторону стихо­творения.

Словом, чем глубже мы уходим в изучение стиха, тем более сложные явления формы мы в нем открываем.

Но стихотворения формальны насквозь и нам не приходится изменять методы изучения. Так называемая образная сторона также не имеет целью живописать или об'яснять.

Мысль Потебни, что образ всегда более прост, чем понятие, им заменяемое, совершен­но неправильна.

В стихотворении Тютчева сказано, что зар­ницы «как демоны глухонемые ведут беседу между собой». Почему образ демонов глухо­немых проще или наглядней зарниц?

В эротической поэзии обычно имеем дело с наименованием эротических объектов различными «образными» именами. Развернутый ряд таких сравнений представляет из себя «Песнь Песней». Здесь мы имеем дело не столь­ко с образом, сколько с тем, что я называю остраннением (от слова странный).

Мы живем в бедном и замкнутом мире. Мы не чувствуем мира, в котором живем, как не чувствуем одежды, которая на нас одета. Мы летим через мир, как герои Жюль Верна «Через мировое пространство в ядре». Но в нашем ядре нет окон.

Пифагорийцы говорили, что мы не слы­шим музыку сфер потому, что она продолжа­ется беспрерывно. Так живущие у моря не слышат шум волн, но мы не слышим даже слов, которые говорим. Мы говорим на жал­ком языке недоговоренных слов. Мы смотрим округ другу в лицо, но не видим друг друга.

Мир ушел из нашего видения, мы имеем только узнавание вещей. Мы не говорим друг другу «здравствуйте», мы говорим « . . .асте».

Весь мир, через который мы проходим, дома, нами незамеченные, стулья, на которых мы сидим, женщины, с которыми мы ходим под руку, говорят нам «...... асте».