ОЧЕНЬ УМНЫЙ ПОЛОТЕР

   Над сценарием я всегда работаю очень долго. Бывает так: уже написано слово «конец», уже поставили дату, уже везу сценарий на «Мосфильм» сдавать… Но по дороге придумываю хорошую реплику, разворачиваюсь, возвращаюсь, вставляю реплику и понимаю, что надо еще кое-что поправить. И начинаю переписывать… И если бы не сроки, то я, наверное, до сих пор бы переделывал сценарий «Сережи».
   Но сценарий фильма «Я шагаю по Москве» мы со Шпаликовым бесконечно переделывали не из-за меня – из-за Никиты Сергеевича Хрущева. На встрече с интеллигенцией Никита Сергеевич сказал, что фильм «Застава Ильича» (режиссер Хуциев, сценарий Шпаликова) идеологически вредный: «Три парня и девушка шляются по городу и ничего не делают». И в нашем сценарии три парня и девушка. И тоже шляются. И тоже Шпаликов. И поэтому худсовет объединения сценарий не принимал. Но на Хрущева не ссылались, а говорили, что мало действия, что надо уточнить мысль, прочертить сюжет, разработать характеры…
   Здесь надо рассказать, как принимался сценарий в те времена. Сначала его должен был принять редактор объединения, потом редколлегия объединения, куда входили штатные и внештатные редакторы, потом худсовет объединения – все те же редакторы плюс режиссеры, сценаристы и парторг, потом редколлегия «Мосфильма», потом главный редактор «Мосфильма», потом директор «Мосфильма». И потом сценарий отправляли в Госкино. Там его читал редактор, курирующий студию «Мосфильм», и представлял на редколлегию Госкино. Потом его читал главный редактор Госкино и представлял министру или, в крайнем случае, заместителю министра. И только после всего этого пути фильм запускали (или не запускали) в производство. На любом этапе могли сделать замечания, и авторы обязаны были их учесть. Готовый фильм принимали по такому же пути, но только его еще отсылали на консультацию в ЦК, в ГлавПУР (Главное политическое управление армии) и «причастному» ведомству: если фильм о плотнике, то министру строительства, если о деревенском вертолетчике – министру авиации и т.д.
   Между прочим. Как-то в Западном Берлине немецкий прокатчик, купивший картину Меньшова «Москва слезам не верит», похвастался мне, что в Германии за месяц уже посмотрели фильм сто тысяч зрителей. Я ему сказал, что столько людей у нас только принимают фильм.
   Мы со своим сценарием застряли в начале пути – на худсовете объединения. Полгода мы с Геной уточняли мысль, прочерчивали сюжет, разрабатывали характеры, а на худсовете объединения сценарий все не принимали и не принимали. Мне это надоело, и я, нарушив субординацию, отнес сценарий Баскакову:
   – Прочитайте и скажите, стоит дальше работать или бросить.
   Баскаков читать не стал. Спросил:
   – Без фиги в кармане?
   – Без.
   – Слово?
   – Слово.
   И Баскаков велел фильм запустить.
   Этот фильм снимали легко, быстро и весело. И нам нравилось то, что мы делаем. И материал всем нам нравился. Мне приятно было находиться в компании Кольки, Алены, Володи и Саши и во время съемок, и после, когда я вечером дома продумывал план следующего дня…
   Но когда показали материал худсовету объединения, там опять сказали:
   – Непонятно, о чем фильм.
   – О хороших людях.
   – Этого мало. Нужен эпизод, который уточнял бы смысл.
   Честно говоря, мы и сами уже понимали, что в фильме чего-то не хватает. Съемочный период кончался, и сцена нужна была срочно. После худсовета мы с Геной весь вечер пытались что-то придумать – ничего не получалось. Вставляем умные реплики «со смыслом» – сразу становится очень скучно. В этот день так ничего и не придумали.
   На следующий день мы с Геной на моей машине поехали в роддом за его женой Инной Гулая и дочкой Дашей. По дороге прикидываем: а может, Володя написал рассказ и послал его писателю, а теперь приходит к нему за отзывом – и писатель говорит «про смысл»…
   Тоже тоска.
   Забрали Инну и Дашу, приехали к Гене. В подъезде уборщица мыла лестницу. Вошли в квартиру. В одной комнате собрались – мама Гены, мама Инны, Инна, маленькая Даша, соседка по квартире… Все умиляются новорожденной, гукают… А я говорю Гене:
   – А может, полотер? Володя перепутал писателя с полотером, а?
   – Гена, дай пеленку, – сказала Иннина мама. – В комоде, в третьем ящике.
   – Да, – сказал Гена, подавая пеленку, – «про смысл» должен говорить полотер.
   – Какой полотер? – спросила Генина мама.
   – Да это мы так… Гена, пошли покурим, – позвал я.
   По дороге в прихожей я прихватил пустую картонную коробку из-под торта, и мы пошли на лестницу. Я закурил, положил коробку на подоконник, открыл её, достал карандаш и дал Гене:
   – Ну, давай писать.
   – Ты что? Потом напишем, Инна обидится.
   – Инна не заметит, мы быстро.
   И мы написали. Полотер у нас оказался литературно подкованным: прочитал рассказ Володи и говорит ему то, что говорили нам «они». А Володя не соглашается и говорит полотеру то, что говорили им мы. Сцена получилась не длинной – уместилась на крышке и днище коробки.
   В фильме эпизод получился симпатичным, полотера очень смешно сыграл режиссер Владимир Басов (актерский дебют).
   Когда сдавали картину худсовету объединения, мы боялись, что «они» поймут, что это про них, и эпизод выкинут. Но «они» оказались умнее, чем мы про них думали, и сделали вид, что ничего не заметили.
   Но в Госкино, после просмотра, нам опять сказали:
   – Непонятно, о чем фильм.
   – Это комедия, – сказали мы.
   Почему-то считается, что комедия может быть ни о чем.
   – А почему не смешно?
   – Потому что это лирическая комедия.
   – Тогда напишите, что лирическая.
   Мы написали. Так возник новый жанр – лирическая комедия.
   Во всяком случае, до этого в титрах я нигде такого не видел.
   Между прочим. Через много лет, когда была пресс-конференция по фильму «Орел и решка», журналисты меня спросили:
   – Что вы хотели сказать этим фильмом?
   – Ничего не хотели. Это просто лекарство против стресса.
   И с тех пор все фильмы, где не насилуют и не убивают, причисляют к жанру «лекарство против стресса».